Первые годы царствования Петра Великого - Страница 44

Суждения Добролюбова о Петре I и его реформах также полемически направлены против точек зрения, развивавшихся в официальной, славянофильской и либерально-буржуазной исторической науке. Добролюбов доказывал, что петровские преобразования были подготовлены всем ходом предшествующего развития России, что сами эти преобразования были исторической необходимостью, продиктованы интересами народа и государства и поэтому исторически прогрессивны. В этой своей части высказывания Добролюбова особенно резко заострены против реакционных славянофильских теорий. Следует отметить, что Чернышевский и Добролюбов в своих суждениях о Петре I и его времени развивали во многом взгляды, высказанные Белинским («Россия до Петра Великого», «Петербург и Москва», «Взгляд на русскую литературу 1846 года» и др.) и Герценом («О развитии революционных идей в России», «Княгиня Е. Р. Дашкова» и др.). Вместе с тем они преодолели те преувеличенные оценки деятельности Петра I, которые содержались в статьях Белинского начала 40-х годов, Герцена и Огарева 40–50-х годов. Однако ни Чернышевскому, ни Добролюбову, вследствие ограниченности их материализма, также не удалось до конца вскрыть социальную обусловленность деятельности Петра I. (Подробнее о взглядах революционных демократов на историю и на деятельность Петра I см. в «Очерках истории исторической науки в СССР», т. I, изд. АН СССР, М., 1955, стр. 266–314; т. II, М., 1960, стр. 7–65.)

Обращение революционных демократов к эпохе Петра I и петровским преобразованиям диктовалось не только необходимостью сформулировать свои взгляды на исторический процесс. Вопросы истории здесь тесно переплетались с современностью – с подготовкой крестьянской реформы и других преобразований России, с положением народных масс, с оценкой современных общественных группировок и т. д. Герцен, подчеркивая эту связь, в 1857 году писал: «Едва Николай умер, Россия рвется снова на петровскую дорогу… в развитии внутренних материальных и нравственных сил» (Герцен, XII, 366–367). К тому же 1857 году относится статья Огарева «Что бы сделал Петр Великий?» (см.: Н. П. Огарев: Избранные социально-политические и философские произведения, т. II, Госполитиздат, М., 1956, стр. 24–30).

notes

Сноски

1

До какой степени небрежно поступали прежде при печатании исторических сочинений и документов, можно судить по следующим примерам, найденным нами в книге г. Устрялова. В «Северном архиве» напечатан отрывок из современного русского перевода сочинения Галларта: «Historische Beschreibung des nordischen Krieges» («Историческое описание Северной войны»; нем. – Ред.), – и все собственные имена до того изуродованы, что иные трудно узнать. Одна фраза, вместо «послал князь Григорья Федоровича Долгорукого, своего камергера», напечатана: «князь Григорья Федоровича за другаго своего камергера». В заграничных изданиях русские собственные имена коверкались еще больше. Так, в сочинении Невиля «Relation curieuse et nouvelle de Moscovie. A la Haye 1699» («Новое любопытное повествование о Московии. Гаага, 1699»; франц. – Ред.), – русские имена пишутся, например, таким образом: Kenas Iacob Seudrevick – князь Яков Федорович; Levanti Romanorrick ne Pleuvan – Леонтий Романович Неплюев; Alexis Samuelerrich – Алексей Михайлович! Забавна ошибка, к которой подало повод такое искажение имен. У Невиля есть фраза: «Quelque temps après le czar Alexis Samuel Errich se voyant moribond, le (то есть Менезия) déclara gouverneur du jeune prince Pierre (через несколько времени царь Алексей Михайлович, чувствуя приближение смерти, назначил его (Менезия) воспитателем юного царевича Петра)». Из этого наши историки вывели, что у. Петра был воспитателем какой-то Самуил Эрик!

2

Например, автор статьи «Правление царевны Софии», помещенной в «Русском вестнике» 1856 года и обратившей на себя внимание многих, ссылается на сказания Крекшина как на свидетельства вполне надежные и неоспоримые.

3

Достоинства труда г. Устрялова так велики и несомненны, что нам не хотелось бы встречать рядом с ними даже малейших недостатков изложения. Вот почему нас поражают особенно неприятно некоторые фразы, по местам допущенные г. Устряловым, для украшения простых фактов. Так, например, г. Устрялов рассказывает, что, слушая рассказ об астролябии, «державный отрок трепещет; изумленный и обрадованный, он хочет видеть дивную вещь» и пр. (том II, стр. 20). Такая манера рассказа неприятно напоминает ламартиновский способ сочинения истории. В этом случае Карамзин был осторожнее: при всей своей наклонности к поэтизированию истории он никогда не увлекался до изображения тайных дум и ощущений исторических лиц. Он довольствовал свое красноречие тем, что говорил: «К сожалению, летописцы не могли проникнуть во внутренность души Иоанна» или «Один бог знает, что происходило в это время в мрачной душе Годунова» и т. п. Нельзя не сознаться, что этот исторический прием имеет свои достоинства.

4

Г-н Устрялов не принимает свидетельств ни Таннера, ни Залусского на том основании, что Матвеев оставался в прежних должностях около полугода по воцарении Феодора и что в замысле о возведении Петра на престол его не обвиняли и он не оправдывался. Но полугодовая отсрочка ссылки Матвеева ничего не доказывает: слабый Феодор, огорченный потерею отца, мог в первое время не позаботиться о немедленном возмездии своему недоброхоту. Что же касается до молчания обвинительных актов, то весьма естественно, кажется, что Феодор и его советники не хотели объявлять по судам и приказам семейной распри царя с мачехою и братом. Де же и когда бывал обычай обнародывать придворные комнатные интриги. Довольно и того, что Матвеев был сослан и что ни мачеху, ни ее родственников Феодор, по словам самого же г. Устрялова, во все время своего правления не жаловал.